Международные спортивные состязания в Стокгольме подходит к концу.
По всем отделам спорта уже подводятся итоги.
И во всех этих итогах России отводится одно из последних мест.
Полный провал на выставке национальной силы, ловкости и искусства.
Ни в чем не показали мы себя мастерами: ни в стрельбе, ни в борьбе, ни в гимнастических играх, ни в плавании, ни в беге, ни в ходьбе.
Как это могло случиться? Ведь мы так верили в свое физическое превосходство перед всеми другими народностями?
Объясняют эти печальные для нас результаты олимпийских игр различным образом:
Уверяют, например, что по стрельбе мы заняли девятое место потому, что стреляли из плохих солдатских винтовок.
Но не говоря уже о том, что засвидетельствовать перед целым миром плохие качества своей пехотной винтовки довольно обидно для великой военной державы, самая ссылка на эту винтовку едва-ли убедительна, потому что стрельбе у нас учатся именно на ней, и мы не знаем, как показали бы себя наши стрелки, если бы им дали другое оружие.
Уверяют также, будто нашим спортсменам вредила излишняя корректность, тогда как американцы или шведы, заботились больше о победе, чем о строгом соблюдении правил. Иностранцы собрали верх якобы наглостью и криком, а мы теряли от застенчивости.
Может быть это и справедливо. Однако думается, что главную причину наших поражений надо искать просто в нашей неумелости.
На мировое состязание мы шли, по-видимому, мало подготовленными.
Одни не позаботились о хороших винтовках, другие не запаслись надёжными орудиями игры, третьи не нашли нужным тренировать себя, и т.д.
И всё это вполне отвечает нашим взглядам на физическое воспитание.
Идеалом такого воспитания у нас считается «лихость».
Лихие кавалеристы, лихие командиры, лихие атаки…
Сколько неуменья, незнания, неряшливости всегда прикрывалось у нас этим красивым понятием!
Разумеется, известного рода лихость имеет большое значение и в военном деле, и в спорте. Но считать, будто-бы в настоящее время, как сто лет назад, лихость обеспечивает победу, было-бы опасным заблуждением.
ХХ-ый век требует, чтобы это драгоценное качество соединялось с умением, знанием, умственным развитием, подготовкой.
Незабвенный Скобелев именно так и понимал задачи военного воспитания.
Лихости в нём было сколько угодно, но это не мешало ему доискиваться глубочайших тайн военного искусства и просиживать ночи, с разложенными на столе картами, над изучением какой-нибудь блестящей наполеоновской кампании.
Много-ли у нас генералов и даже молодых офицеров, точно также относящихся к совершенствованию своих военных знаний?.
Лихость, да ещё молодцеватость – эти требования так отвердели в наших понятиях, что для них мы готовы поступиться более существенным.
И не в одном только военном деле. Искаженный идеал молодечества проникает широкими путями во всю нашу культуру. Ради молодечества наши школьники забрасывают учебники и озорничают. Совершают свои гнусности, купеческий сынок становится «ухарем-купцом», благовоспитанный юноша упивается шампанским, клубный игрок ставит на карту последние четвертной билет и т.д.
Фальшивым тоном молодечества, заражаются даже женские души.
– Я смелая, мне сам черт не брат! – Как-бы говорит упоенная самолюбием барышня, кокетничая умышленно резким обращением, развинченной походкой и заимствованным у мальчишек оборотами речи.
А выйдя замуж, пополняет свой скудный, умственный и нравственный багаж сумасбродным решением всех вопросов собственной и чужой жизни, безвкусным ухарством и безнаказанностью семейной разнузданности. Но чувству молодечества, она хочет взять от своего привилегированного положения все, и даже то, что ей не нужно.
Это обращается в спорт особого рода, гораздо менее безвредный, чем уход за своим физическим развитием.
Наши дамы и барышни, впрочем, едва-ли не опередили мужчин в спортивных увлечениях. Они наполняют катки и скетинг-ринки, играют в крокет и лаун-теннис, гребут на катерах и даже бегают на лыжах. Правда, у них больше свободного времени, и они встречают больше поощрения, чем их братцы и кузены.
Гражданское начальство всех ведомств глубоко равнодушно к спортивным развлечениям молодых чиновников. Если-бы какой-нибудь столоначальник проявил решительную склонность, например, к скаковым упражнениям, то непосредственное начальство, вероятно, взглянуло бы на это не совсем благосклонно. Чиновник особых поручений ещё мог-бы когда-нибудь проскакать, и то не иначе, как на лошади государственного завода, но столоначальнику это решительно не подходит.
Лет пятьдесят или больше назад, под влиянием каких-то переведённых с немецкого книжек и каких-то наехавших из Берлина знаменитых врачей, в Петербургской бюрократии вдруг распространилась мода на физические упражнения. Стали заниматься гимнастикой, толковать о моционе на свежем воздухе, и потеть в мокрых простынях по методе Присница. Тайные советники, (их тогда было не так много, как теперь) принялись по утрам колоть дрова на дворе, лазить по верёвочным лестницам и притягиваться на кольцах. Одного министра, дежурный чиновник заставал по утрам таскающим биллиард из одного конца казенной залы в другой. Действительные статские советники (которых и тогда уже было много) заводили себе верховых лошадей, пошили какие-то удивительные пальмерстоны, и перед отправлением на службу, совершали длинные прогулки верхом, на Чёрную речку или на петергофское шоссе. Словом, все вдруг занялись своим здоровьем.
Но вскоре затем начались «новые веяния», и вместо физического моциона, петербургские превосходительства стали увлекаться движением века, а вместо свежего воздуха – вольным духом свободомыслия. И таким образом спорт в бюрократической среде отцвел, не успев расцвести.
Не пора ли вернуться к нему теперь, когда движение века остановлено, а преимущества свежего воздуха перед вольным духом вполне доказаны?
В. Авсенко.