Серьезный разговор.
(Из дачных диалогов).
– Если ты и в нынешнем году замуж не выйдешь, то мы на дачу больше не поедем!
– А чем же я, мамаша, виновата, что вы сами мер никаких к этому не принимаете! Не двужильная же я какая, в самом деле, чтобы обязательно сама по себе замуж выйти. Теперешнего жениха-то не только ловить, а еще прикармливать приходится, вроде рыбы или рака какого-нибудь.
– Что же я, по твоему, должна делать? На дачу ездим. Обедать приглашаем…
– Приглашаем… А чем кормите-то? Сказать стыдно. Нешто порядочный-то жених на такой корм пойдет?
– А чем не корм? Белое мясо даем, дичь даем…
– Давать-то даете, да едят ли?
– А почему же и не есть?
– Да, что вы, в самом деле, мамаша, не понимаете, что-ли? Думаете, что, если у вас насморк, так и у всех обонятельные снаряды попорчены.
– Не отрицаю. Насморк у меня хронический.
– Не хронический, мамаша, а убежденный.
– Это еще какой?
– А такой, что вы всякий запах принципиально отрицаете. Вчера вон к рябчику подойти нельзя было, а вы говорите «Деликатес!»
– А чем же, по твоему, рябчик пахнут должен?
– Я уж не знаю, чем, а только Пётр Петрович вчера встал и говорит: «Простите, но этот рябчик душевно-больной!» Ах, мамаша! Какой это деликатный человек! Другой бы на его месте так и бахнул: «Этот рябчик тронутый, для еды непригодный!» А он, так деликатно, так вежливо: «Простите, но этот рябчик – душевно-больной!» Редкий кавалер!
– Кавалер! Кабы настоящий-то кавалер был, то не только нашего рябчика, ни слова не сказавши, съел, а ещё спросил бы, где мы такую удивительную дичь берём?
– Опять же, на музыке мы не бываем, в театр не ходим, платьев у меня никаких особенных нету!
– Как платьев никаких особенных нету? А купальный костюм это, по твоему, не платье? Это, по твоему, не особенное? Да как бы тебя беспременно не надо было замуж выдавать, нешто я бы тебе позволила такую срамоту надеть! По сих пор голое, ноги голые, руки голые, почитай ни одного места одетого нет. В наше-то время мы вон совсем раздевшись купались, а то и куда приличнее было. Зазорности этой самой меньше! А тут, костюм…
– Вы, мамаша, ничего не понимаете. Костюм купальный для того и делается, чтобы форму больше обрисовывались.
– Вот выйдешь замуж, тогда делай что хочешь, а пока в девках сидишь, чтобы у меня всё было прилично.
– Ах, мамаша, вы по-настоящему этого оценить не сумеете! Ну кто, например, без купального костюма поймёт в достаточно мере, неимоверный изгиб моих нежных рук…
– Ну, довольно, географией-то заниматься. Почитай всю тебя рассмотрели…
– Нет, мамаша! Почему я по английскому не разговариваю, кабы я могла по английскому…
– Ты по русскому-то и то, как следует, не умеешь.
– Да разве русский это язык?
– А что же это по твоему?
– Русский, мамаша, это не язык, а наречие. Вот французский – это язык, итальянский… У меня, мамаша, душа возвышенная, оттого я так и понимаю. Кабы у меня, души возвышенной не было, я бы русский то тоже за язык-бы считала, а теперь он для меня…
– Ела бы поменьше, душа то бы и принизилась. А то, как есть, дура дурой, только что толстая.
– Вы, конечно, меня мамаша, ругать можете, но, мужчины все равно полноту любят. Вон, Иван Семёнович, в прошлый раз сказал: «Я и против дуры ничего не имею, лишь бы была в самом разе!» А я так думаю, что во мне этого самого разу – больше, чем достаточно.
– Ну, словом как хочешь! А только это лето мы на даче, а на будущий год не рассчитывай! Коли и теперь жениха проворонишь, то тогда сама, как знаешь в городе разделывайся!
– Разделаюсь!
– И разделывайся!
– Да уж разделаюсь!
– Как это ты разделаешься?
– А с актером сбегу! Вот и разделаюсь!
– Ну, уж и дочка!
– Да какая ни на есть! Только теперича Иван Семёнович идут, так вы мамаша до времени скрываетесь, потому что у меня с ним настоящий разговор будет. Либо его возьмет, либо меня. А только я так думаю, что это лето будет не пропащее. Да помните, чтобы рябчики сегодня были свежие! Обязательно! Потому, кто на что, а я Ивана Семёновича на полноту и на рябчика!
В. Сладкопевцев.