Изображение сгенерировано нейросетью
(Из лондонских впечатлений).
Окончание.
Мне трудно беспристрастно описать вам г. Венизелоса.
Он произвел на меня такое чарующее впечатление, что, думая о нем, должен в противоядие вспомнить их:
Quidquid id est, timeo Danaos et dona ferentes…
Быть – может, таков был Улисс, быть – может, он немного походит на Перикла.
Высокий, стройный, с тонкими изящными чертами лица, с глазами, в которых светится глубокая мысль и поэтическая душа, — он мыслит красивыми мыслями и облекает их в прекрасную форму.
Быть – может, таковы были те «льстивые» греческие послы, которых всегда и опасались наши умные предки.
Сначала то, что я знаю о нем.
Критянин родом, он два года тому назад приехал в Грецию и через полгода стал во главе власти.
Его мнением было, что Греция сделала ошибку, в 1877 году не принявши участия в освободительной войне, и он решил исправить эту ошибку.
Тут большую роль сыграл журналист.
В руках умного политика и журналист:
— Может-быть на что-нибудь полезен.
Г. Баучер, балканский корреспондент «Times».
Венизелос через Баучера предложил в Софии мысль о союзе с Грецией. Год на это не было никакого ответа.
И только в апреле минувшего года, без того же г. Баучера, был получен от Софии ответ, что болгарское правительство ничто не имеет, если такое предложение будет сделано дипломатическим путем.
Тогда возникли переговоры, и был включен:
– Оборонительный союз.
Но в нем был пункт:
– Союз имеет целью защиту христиан, находящихся под властью турок.
Это была «лазейка» к наступательным действиям.
И когда разразились турецкие жестокости в двух македонских селах, Венизелос спросил Болгарию:
— Не пора ли?
И союз выступил гласно.
Так примкнула Греция к союзу Сербии и Болгарии
Кстати, — немножко в сторону, – знаете дату, когда было формально подписано соглашение между Болгарией и Сербией?
Дата совершенно необыкновенная
В Касьянов день.
29-го февраля 1912 г.
Теперь перейдем к самому г. Венизелосу.
Я посетил его утром, и он встретил меня с бледным, усталым лицом и утомленными глазами.
Я знал, что ему приходится переживать трудные минуты.
Отношения между греками и болгарами натянулись до того, что они уже начали вместо разговоров переписываться между собой через старичка Новаковича.
— У вас, кажется, план работ распределен в три очереди: первое – союз заключает мир с Турцией, второе – союз входить в переговоры с державами относительно границ Албании и третье — тогда уже приступаете к дележу?
Венизелос улыбнулся с легкой печальной иронией:
— Зачем же? Мне кажется, все эти вопросы можно разрешать в одно время.
Было бы интересно, если бы в эту минуту здесь был г. Данев с его «точно определенным планом».
– Вопрос о Салониках?
– Я думаю, справедливость требует, чтобы Салоники принадлежали нам. В то время, как у союзников перемирие, мы продолжаем вести войну. И в интересах союза.
Я знаю, что союзники долго отмалчивались на вопрос Греции: продолжать ли войну? Но, наконец, должны были ответить, что продолжение Грецией войны в интересах союза.
— Сказать, что мы держим стражу в Эгейском море в своих интересах, — нельзя. На всем восточном берегу Балканского полуострова нет ни одного турецкого отряда. К кому же мог бы присоединиться тот десант, который турки привели бы из Азии?
Мы мешали и мешаем подвозу турецких войск к Чаталдже. Но мы делаем и другое дело. Мы мешаем подвозу угля в Турцию. В Турции недостаток угля, и этот недостаток растёт. Это мешает действиям их флота, но мешает также и движению железных дорог, подвозу подкреплений из Малой Азии. Железные дороги принуждены работать гораздо более вяло. Наш флот все время в распоряжении союза.
И вот звучит пареянская стрела, пущенная в болгар.
— Наконец, если вопрос о Салониках является спорным, я предлагаю его отдать на разрешение тройственного соглашения. Мне говорили об отдачи того спора на решение великих держав, – но я нахожу, что чем меньше мы вмешиваем в наши дела великие державы, тем лучше.
Кто ж мог предлагать отдать спор на решение великих держав и, в том числе, следовательно, тройственного союза Болгария? Почему Болгарии улыбается вмешательство тройственного союза?
Г. Венизелос с увлечением говорит о балканском союзе:
– Я все время говорю: «Господа, в течение скольких лет мы представляли собою ничтожные величины, с которыми никто не хотел считаться. И взгляните, – чего мы добились сомкнувшись в союз, в течение двух месяцев». Вот наше будущее. Мы можем объединиться мало по малу. Союз телеграфный, почтовый, таможенный. Греция будет служить союзу своим флотом. Мы – старые, опытные моряки. Мы вносим свою долю в союз. У союза сразу будет флот.
Его усталое лицо оживает. Глаза дышат жизнью.
— Это новое. Это нечто новое в истории Европы. Было бы ужасно, если бы союз распался.
Я решаюсь щегольнуть своим Гомером.
– Именно теперь, когда для Балканского полуострова «эригиниа фани рододактилос эос».
– Да, да. Вот, вот. Именно. Когда для народов Балканского полуострова зажглась «туманно – рожденная, с розовыми перстами заря»… Балканский союз был бы полезен тройственному соглашению и приятен России.
Это единственный человек, который не говорит:
– Россия должна.
Но он облекает это в иную форму:
Россия единственная страна, которая еще руководится возвышенными соображениями. А не одними меркантильными.
Так поёт Венизелос.
И на каком чудесном французском языке.
Я не видывал никого очаровательнее г. Миушковича.
Если бы я не знал, что он черногорец, я принял бы его за неаполитанца.
Он не говорит.
Он кричит, стучит по столу, и когда французский язык кажется ему недостаточно энергичным, он принимается кричать по-итальянски.
Когда слушаешь его, охватывает ужас.
Кажется, что через десять минуть все будет кончено, все погибнет.
Я застал его в ту самую минуту, как Австрия только что заявила, что Скутари перейдет к Албании.
– Россия должна!
Он с этого и начал.
– Россия должна, должна, должна не допускать этого! Нас толкают в объятия Австрии! Нас толкают! Нас толкают! Что нам остается делать? Что? Что, я вас спрашиваю?
Я попробовал было вставить:
– Выставляют затруднение… Скутари не взято…
Боже мой! Зачем я сказал это!
В вулкан плеснул керосину.
— Скутари не взято?! А Дураццо взято сербами? И сербы должны оставить Дураццо?! Должны?! Скутари не взято, – нам не принадлежит! Дураццо взято, — и все-таки сербам не принадлежит!
И снова:
– Россия должна! Должна! Должна не допускать этого!
Он хватал карту со стола, портсигар откуда-то с кресла, бросал спички на чернильницу и кричал, словно перед ним сидел наследный австрийский эрцгерцог.
– Нам Австрия давно предлагала обменять Ловченскую гору на Спиццу. А в придачу дать свое согласие на Дураццо. Мы отвечали: «Ни за что! Никогда! Ни под каким видом!»
А на завтра, узнаю, <…>, в чем делегаты полетели к итальянскому послу и пригрозили:
– Обменяем Ловченскую гору на Спиццу и в придачу возьмём австрийское согласие на Скутари.
Итальянский посол с перепуга отправил длиннейшую телеграмму своему правительству.
Я – своей газете.
Что за энергичные мужчины эти черногорцы!
Прямо чувствуешь себя в ужасе.
Толкаешь Черногорию в объятия Австрии,— да и все.
Через десять минут мне уже было неловко смотреть в глаза тому человеку, который с таким отчаянием воскликнул:
– Россия должна!
Боже мой! И этим бедным людям мы ухитрились задолжать!
Итак, вот вам общий вывод из переговоров с союзниками.
Россия должна.
Она должна требовать, чтобы сдали Адрианополь, чтобы отдали Скутари.
Позволительно спросить: кто же, собственно, ведет войну???
Россия?
Ничего не позволительно.
«Россия должна».
Она должна воевать из-за Адрианополя, должна воевать из-за Скутари, должна была воевать из-за Дураццо.
Должна потому, что у неё возвышенная душа; должна потому, что у неё нет практического смысла; должна потому, что болгары предусмотрели все, кроме того, что им не отдадут Адрианоноля; должна потому, что так решили за лампой-молнией в Белграде; должна, так как иначе «что скажут в народном собрании в Софии»; должна потому, что этого желают в Цетинье; должна потому, что все союзники иначе завтра между собою передерутся; должна потому, что иначе всё эти господа очутятся в объятиях Австрии.
Положение России, это положение матери, от которой взрослые дети все еще продолжают требовать помощи:
Она должна! Она мать!
Но должен же наступить такой момент, когда и детям пора стать на ноги.
Нельзя же все тянуть с матери.
И нам кажется, что такой момент наступил.
