(на полях триполитанской войны).
Во всех колоссальных войнах так много всегда кровавой экзотики. Вспомните завоевание французами Алжира, вспомните Марокко… А весь наш хивинский поход?..
Итальянцев-завоевателей подстерегала в африканской пустыне такая кровавая экзотика, пред которой побледнела бы фантазия самого Октава Мирбо, – уж на что казалось бы мастера по части измышления пыток и, вообще, человеческих ужасов.
Арабы в своем фанатизме, таком беспощадном и мстительном, не знали границ жестокостям…
В военных госпиталях, расположенных в Триполи, возле кавалерийских казарм я видел барельефов, изуродованных своими палачами, но – вот уж ирония судьбы! – пощаженных смертью. Это инвалиды, калеки с обрезанными ушами, выколотыми глазами, и с страшным зияющим треугольником вместо носа…
И отдать справедливость итальянцам, на эти зверства они не отвечали репрессиями. Наоборот. Военные относятся к туземцам пожалуй с чрезмерной мягкостью. Дикари этой мягкости не понимают, считая её слабостью. Политика «ежовых рукавиц» больше к лицу пустыни Киренаики и Триполитании.
Ошибка думать, что война это мало значительна. При ближайшем знакомстве выносишь впечатление совсем противоположное. Это одна из серьезнейших колоссальных войн, тем более, что в тылу врага итальянцы имеют ещё такого могущественного противника, как Ливийская пустыня.
Приходилось вести борьбу не только с арабами и турками, но и с природой. В буквальном значении слова, бороться с ней…
Когда итальянцы брали оазис Шарашат, засевшие в верхушках пальм арабы осыпали их оружейным огнём. «Снять» оттуда невидимых арабов без громадных потерь нельзя было. И вот, беспримерный случай в истории войн человечества, итальянская артиллерия волей-неволей начала расстреливать пальмы, скрывавшие арабов в своих лапчатый «зонтиках». Колонны пальм, раздробленные снарядами то у корня, то по середине, рушились на землю вместе с приютившимися в их листве человеческими птицами в белых бурнусах. И Шарашат в данном случае не одинок. В других оазисах итальянцы встречали сплошь да рядом подобные сюрпризы.
Вместе с огнём своих пушек и карабинов итальянцы несут сюда в это беспредельное царство песчаных бугров культуру, последнее слово технических завоеваний. Уже свистят паровозы, там где совсем недавно слышались только львиное рыканье да гордый орлиный клёкот. Электрическое освещение, телефоны, автомобили, сложные гидравлические сооружения, – все это является каким-то новым и странным средь мёртвой и переживающей пустыни.
Для военного корреспондента единственный способ передвижения – это верхом. Автомобили дороги – сто франков в день, да на моторе и на везде проедешь. Некоторые заграничные корреспонденты (из русских был только я один) предпочитали, отчасти из экономии, отчасти оно спокойней, ослов. Комическое зрелище являл собой увешанной биноклями и кодаками долговязый немец, взгромоздившийся на крохотного ослика. Ноги немца касались земли…
Мне повезло. В моем полном распоряжении очутилась отлично выезженная кавалерийская лошадь. Это был сильный и мощный гунтер, не знавший усталости и питавший презрение к препятствиям. По несколько часов не слезая с седла ездил я на нём от одних аванпостов к другим, по жёлтым пескам пустыни в самое знойное время. Эту гунтер, называвшийся «Конквистадором», легко прыгал через густые поросли кактусов.
«Конквистадором» я обязан был художнику Эдуарду Хименсу, родному брату известного в России скульптора, автора многих монументов и памятников. Эдуард Хименс, на фоне триполитанской войны довольно крупная фигура. Это – официально командированный королём историк и живописец-баталист войны. Главнокомандующий снабдил его двумя верховыми лошадьми. Одну из них, «Конквистадор», Хименс, частью из личных симпатий, частью потому, что я русский, предоставил мне на все время пребывания моего в Триполи.
Хименс бывший кавалерист и отличный наездник не разлучался с этюдным ящиком и складным походным мольбертом, притороченным к седлу. В пустыне он написал много эффектных по освещению и краскам этюдов. За рубежом итальянских позиций эти сеансы далеко не всегда безопасны. Там вечно бродят двуногие шакалы арабы, выслеживающие итальянских солдат, имевших неосторожность удалиться за пределы «досягаемости» огня своих траншей. И вот, несколько раз было, что увлекшись каким-нибудь световым эффектом, художник, спешившись и укрепив песке свой мольберт, начинает писать, а я в это время сидя верхом и маленьким кавалерийский карабином стерегу его, зорко оглядываясь во все стороны. Арабы обладают удивительной способностью незаметно подползать, даже на ровном месте.
Эти сеансы навсегда останутся у меня в памяти.
Трогательно было моё прощание с Хименсом. Обедали мы ежедневно в одном и том-же ресторане. Вот и последний наш обед. Завтра утром пароход увезёт меня в Сицилию.
Поговорили на напоследок…. Обещали друг другу писать. Я ухожу. Хименс остается. И вдруг этот человек, которому за пятьдесят, целует меня в руку. Первый мгновение я был ошеломлён. Тот час же в свою очередь спешу поцеловать его руку… Затем мы крепко обнялись…
Этот необычный поцелуй объясняется испанским происхождением Хименса. У древних испанцев было традиционный обычай, да и теперь он сохранился, целовать руку тех, к кому они питают приязнь.
Кроме богатых впечатлений я вывез ещё из Триполи отрадное сознание, с какой пламенной симпатией относится итальянская армия к русским и ко всему русскому. Я видал эти проявления симпатии поголовно у всех, начиная с генералов и кончая солдатами.
Несколько раз приходилось мне обедать и завтракать на позициях в офицерских бараках. Эти добрые отважные люди окружали меня таким вниманием, таким радушием это чужой и чуждой пустыни, словно всем им я был родной желанный и близкий…
Ник. Брешко-Брешковский.
