Изображение сгенерировано нейросетью
(Из лондонских впечатлений).
«Роскошный» номер в скромном Гайд-Парк-отеле.
В «салоне» стоит даже рояль!
Провинциал просто растеряется в такой «обстановке».
И г. Николич говорит мне даже с некоторым испугом.
— Лондон, это— весьма люксуриозный город!
Г. Николич— скромный господин, небольшого роста, в коричневом костюмчике.
Его можно принять за русского либерального члена уездной земской управы.
Я беседую с ним,— и мне представляется маленький сельский храм, где идет литургия, а в его глазах, как в окнах, тихо светятся лампады, зажженные перед образами по случаю праздника.
Он полон тихого умиления от того, что случилось.
— Что теперь будут делать наши учителя словесности?!— улыбается он.
— Их предмет составляли песни о Коссовом поле. И теперь этого нет! Коссово поле наше, наше.
— Наши шли по Коссову полю. «Это было здесь? Здесь?». «Покажите нам, где было вот это! Вот это!».
— Мне думается, что тут было полное… полная… как это по-русски называется?.. Материализация?.. Мне думается, что они видели перед собой королевича…
Он называет кого-то из своих легендарных королевичей, Марко, Лазаря,— не помню, кого.
— Видели его перед собой… как говорится, во плоти… как живого!
Его радостно волнует и изумляет соотношение: у турок много потерь, и сербами выпущено мало снарядов.
— Они шли с самообладанием… со спокойствием… Они стреляли, как охотники!
Он полон тихой гордостью своими солдатами:
— Они простояли…
в каком то сражении
—… целый день выше пояса в воде. Подумайте! Сколько воспалений в легких.
Я вспоминаю слова одного турецкого дипломата, сказанные мне всего каких нибудь полтора года тому назад:
— Кто же серьезно говорит о Сербии? C’est une quantite negligeable.
Г. Николич тихо, довольно улыбается и покачивает головой:
— Теперешней Сербии нет еще ста лет. В 1815 году основалась теперешняя Сербия. И с тех пор мы в четвертый раз увеличиваем свои границы.
Выходит г. Новакович.
Местный историк.
Этак где-нибудь в Елисаветграде имеется местная знаменитость. Старичок— историк. Знаток своего края. Собиратель. Основатель музея.
И глубокой, глубокой провинцией веет от этих милых людей.
Да и что такое Сербия?
Губерния, да притом из небольших.
Когда говорят: «бедные сербы»,— это очень, очень относительно.
Пропорционально Сербия поражает своим необыкновенным богатством.
Губерния имеет короля, университет, войска, ведет войны, бросает сотни тысяч рублей в день во время перемирия.
Найдите русскую губернию, которой было бы это по силам!
И рисуется картина!
Белград— это, действительно, какой-то Елисаветград.
В маленьком доме за керосиновой лампой,— чтобы не обидеть сербов, скажу, что это «лампа-молния»,— сидят вот такие члены уездной земской управы и местные историки.
И рассуждают, что для того, чтобы Сербия «была»:
— Надо разрушить два великих царства!
Турцию и Австрию.
Сербы— нация более истерическая, чем историческая.
Народ мечтательный и упрямый. Но и в мечтах за керосиновой лампой их берёт оторопь:
— Не безумие ли: маленькой Сербии мечтает разрушить два великих царства?!
И вдруг одно «великое царство» рушится.
Турции нет.
И мечтательные господа в коричневых пиджачках решают:
— Теперь конец и другому великому царству!
В Европе:
— Появился новый «больной человек».
Австрия.
Пора приступить к разделу Австрии.
Босния — Сербии. Герцеговина— Сербии. Хорватия— Сербии.
Босняки, герцеговинцы, хорваты,— сербы.
— Они говорят на самом настоящем сербском языке! Мы у них можем учиться настоящему сербскому языку!— шумят вокруг «лампы-молнии».
И Россия должна начать войну с Австрией.
— Самый момент!— решают в Белграде.
Народ мечтательный и упрямый.
Г. Коковцев говорит, что Россия сейчас войны вести не желает.
Г. Сазонов говорит:
— Что скажет рязанский мужик, если ему объявить, что мы будем вести войну из-за какого-то Дураццо.
Один из сербских делегатов сказал мне с удивлением:
— Разве в таких случаях общественное мнение спрашивают? Разве спрашивали общественное мнение: вести маньчжурскую войну или нет?
Что такое премьер-министр! Что такое министр иностранных дел! Что такое общественное мнение!
Сербы надеялись, что «военная партия», как они называют, победит, и Россия начнет войну… из-за дураццского вопроса.
И тогда:
— Босния— Сербии, Герцеговина— Сербии, Хорватия— Сербии.
Никакой Австрии больше нет.
Мечтательный народ!
Но почему, почему Россия должна лить потоки своей крови?
Потому, что в Сербии этого требует общественное мнение.
Вам с восторгом расскажут:
— Маленький факт.
В начале войны австрийской посланник в Белграде обходил раненых в госпитале.
Обратился к одному:
— Вот выздоровеешь,— куда ж ты потом?
— А против швабов!
Больше австрийский посланник в госпиталь не ногой.
Так думает сербский селяк.
А как думает рязанский мужик?
— Разве его в таких делах в таких случаях спрашивают?
Сербское общественное мнение считается.
Русское…
— Разве его про Манчжурию спрашивали?
Я беседую с сербскими делегатами за полчаса до того, как придёт из Белграда телеграмма:
— Откажитесь от требования собственного порта. Россия, Франция и Англия не желают нас в этом поддерживать.
Мечтательность с них еще не соскочила.
Я говорю:
— Франция должна быть на вашей стороне. После войны потребуется много денег,— Франции нужно помещение для капиталов.
Делегаты еще сомневаются:
— Да… Деньгами, конечно, они нам помогут. Но станут ли они за нас драться?
Но относительно России…
— А станет ли Россия за нас драться?— спрашивают они.
И, очевидно, не ждут иного ответа, кроме:
— Да.
«Россия должна».
И расставаясь с этими мечтательными людьми, я выношу впечатление:
— Они явились сюда не столько для того, что заключать мир, сколько в уповании, не вспыхнет ли новой, для них выгодной войны?
Так, вероятно, в Рязанской губернии, думают, что самый важный на свете вопрос,— это вопрос о шоссе между Скопином и Рязанью.
И искренно возмущаются.
— О чём там все эти Государственные Думы и Государственные Советы и министры думают! Даром только деньги получают! О настоящем деле не думают!
Г. Данев встретил меня, веселый и жизнерадостный, в великолепном номере роскошного, даже для Лондона, отеля Ритц.
Я боялся.
Вдруг он встретит меня словами:
— Прерываем переговоры и возобновляем военные действия.
Вот уже две недели корреспондент «Русского Слова», прикомандированный к болгарским делегатам, ежедневно приходил ко мне мрачный.
— Устал!
— Видели Данева?
— Да.
— Что он говорит?
— «Прерываем переговоры и возобновляем военные действия».
Это напоминает «Вампуку».
Ужасная погоня, бежим, спешим!
Бежим, спешим!
Спешим, бежим!
Бежим, бежим!
Спешим, спешим!
Спешим, бежим!
Бежим, спешим!
Но г. Данев пощадил меня от такой.:
— Ужасной новости.
Мы виделись на следующий день после предложения союзников: от Турции остаются два кусочка.
Г. Данев с самым веселым смехом заявил по поводу собственных предложений:
— Это ориентальная манера!
Этот небольшой, гладко стриженный, в пенснэ, с проседью, но страшно моложавый господин произвёл на меня впечатление чрезвычайно бойкого, с необыкновенным апломбом, присяжного поверенного.
Который сразу объявляет противнику:
— Ну-с, батенька! Дело ваше табак! Продуете по всем инстанциям! Единственное спасение— идите на мировую. Снимем с вас, что желаем,— и благодарите Бога за нашу простоту!
Победитель, который «и поныне еще торжествует».
Чаталджа?
— Зачем нам тратить 50,000 человек, когда Константинополя нам, все равно, не дадут? Константинополь нам не по зубам!
Он говорит это так весело, словно подразумевает слово:
— Пока.
Адрианополь?
— Зачем нам тратить 10,000 человек, когда Адрианополь, всё равно и так сдастся?
Я попробовал-было заикнуться:
— А что, если бы уступили вам Адрианополь не в виде крепости?
Г. Данев только замахал руками:
— Ни под каким видом! Адрианополь безо всяких разговоров!
А насчёт Салоник?
— Греки получат довольно. Из-за островов спора не будет. Острова грекам. Халкидонский полуостров грекам. Границу повыше. А Салоники нам.
— А Салоники— нейтра…
— И не упоминайте! Салоники нам!
«Адрианополь— нам. Салоники — нам».
И г. Данев рекомендуется:
— Я еще считаюсь самым умеренным из болгар!
Ориентальный человек!
— Там вон сербы жалуется. Говорят, что их со стороны Албании очень обижают, и насчёт порта… Рассчитывают на компенсации…
— И пускай не говорят!
Г. Данев даже хватается за голову.
— Мы и так пустили сербов в Македонию. Что скажет народное собрание, когда узнает?! Что скажет народное собрание!
Удивительно ориентальный человек!
Он в восторге от себя,— т. е. от болгар.
— Вы русские,— вы народ не практический. Вы всегда где-то… как это называется?
— Витаете?
— Вот. Мы, болгары,— народ практический. Мне Александр Иванович Гучков говорил: «Во всех славянах есть что-то женское; у вас, болгар, ничего женского нет».
Александр Иванович из скромности умолчал, что это отзыв о славянах Бисмарка:
— Славяне,— женщина среди народов.
— И это верно!— в восторге г-н Данев. — Мы, болгары, раз что себе поставили… Мы народ даже жестокий!
О, Боже! Если уж человек говорит про себя: «я даже жесток!»,— значит, он уже вознёсся.
Болгарами всё предусмотрено.
В военном деле— предусмотрено.
Не брать Чаталджи—предусмотрено. Не брать Адрианополя— предусмотрено.
В дипломатии— предусмотрено.
Переговоры ведутся в три приема.
Союз en bloc заключает мир с Турцией. Раз.
Союз en bloc предлагает державам границы Албании.
— Тут и маленькие державы скажут свое словечко!
Два.
Союз приступает тогда уж к разделу добычи.
Три.
Сначала надо добыть всё для Болгарии, а потом уже решится, сколько кто получит.
Все ясно.
Но Адрианополь… Адрианополь, который не сдается…
И болгары говорят:
— Россия должна…
Россия должна оказать давление на Турцию.
Турция сейчас перепугается.
Давление со стороны Кавказа.
Давление в виде морской демонстрации в Чёрном море.
Но, ведь, это война?!
Болгарам жаль было истратить на Чаталджу 50,000 человек. Это понятно.
Болгарам жаль было истратить на Адрианополь 10,000 человек. Тоже понятно.
Но почему же Россия должна тратить?
Ей будет это стоить не 10 и даже не 50 тысяч человек.
Почему? Почему?
Нам это не понятно.
Болгарам, очевидно, это вполне ясно:
— Россия должна.
И я покидаю великолепный отель Ритц в большом недоумении:
— Всем, оказывается, должна это несчастная страна! И когда и за что только она успела всем так задолжаться?!
