В.И. Немирович-Данченко так описывает болгарский обоз раненых:
«Скрипели, жаловались, трещали телеги, но сквозь их деревянные голоса слышались другие. И ловя их а ходу, здоровые, сильные, уходившие на боевые позиции люди только хмурились и старались подальше сделать круг, обойти не встретить воспаленных, впивавшихся в их из-под зашлепанных грязью кошем больных глаз… от каждого скачка, колыхания, оступи, вскидывания такой телеги расползались гипсовые повязки, разбитые кости вывертывались из лубков , рвали живое мясо, трещины раненых черепов расходились, из пробитых насквозь грудей брызгала кровь, развертывались бинты, и дикий нечеловеческий вопль застывал в воздухе. Раненые, как телята, бились друг о друга, увечились. Часто на остановках подходили сюда равнодушные санитары или усталые врачи, наклонялись над остеклевшими глазами и неподвижными лицами, щупали законченную в последней судороге руку и коротко приказывали: «Опростать арбу!» Завернутое в шинель и, как она, продырявленное тело относили в сторону, к навесу безлюдного кышта, к безлистному платану, к белым стенам пронизанной гранатами, зияющей, как оскаленная пасть, мечети или к убогой церкви… Арбы уходили дальше. Стоны из них все слышались тише и тише. Скоро они пропадали в сомкнувшихся мутною синью далях, и «безмолвные свидетели» оставались одни, неотступно глядя застывшими открытыми глазками в грязные лохмы низко-низко ползших туч… отходи обох, – Бог весть, из каких далей слетались сюда большие, грузные, сытые черные птицы. Торжествующие карканье звонко разносилось в холодном воздухе, точно там, скликая другие стаи, звенели тысячи медных рожков… Воронье медленно опускалось, цепко впивалось сильными когтями, расклевывало стальными клювами… трусливо подбирались сюда голодные псы оставленных турками деревень, а по ночам, когда черные птицы низко-низко над землей отлетали к приземистым ветлам, сбегались сюда же и плакали чекалки»…
