У входа.
Праздничный день.
Преобладает не будничная публика, т. е. мелкая чинуша и пансионеры с Петербургской стороны, «народ», тот специфический народ кухарки, горничные, модистки, писари, мелкие приказчики, лавочники, играющих роль дзиди, и, разумеется, просто «котов», водящихся здесь в большем изобилии.
Попадаются и чисто деревенские типы, которых нет трудно узнать по откровенной тупости физиономии, и по естественной растерянности взглядов, которые они кидают на все окружающее.
Гомон. Визг. Брань. Пыль, пыль и пыль…
– Куда идёшь?
– У меня гривенник-то настоящий, потому и иду себе. А ты, небось, свой гривенник дома сам смастерил, потому и хорохоришься. Говядина.
– Я те дам, говядина! Сам татарская конина.
– Господин в цилиндре, не напирайте! Ежели вам простору мало, то не угодно-ли на аэроплане из Петербурга в Севастополь лететь.
– Мужик!
– Я-то мужик, а вас только вчера с арестантских рот выпусти. Барин!
– Ну, пойдём, Митрич! Зачем ране строку скандалить.
– Молчи, тумба! Праздничный день, и мастеровому насчёт шкандалов никаких сроков не полагается. При вперед, да смотри не задави мадаму, что впереди тебя стоит. Ты не смотри, что она в юбке с канарейками, а может они на месте десять цалковых с господским горячим получают.
– Нахал!
– Это наше дело. А вы думаете, что вырастили себе перо на шляпе, так уже и можете порядочную публику задерживать…
Публика, теснясь и бранясь, протискивается через турникет.
Перед открытой сценой.
Кувыркаются, извиваются и глупят по установленному образцу различные клоуны.
В публике:
– Ишь, ты, как разворачиваются! Да что у него, вместо спинной мозги вязига что-ли положена?
– Не вязига, а вата-моноплан.
– И сколько ты, Ванька, деньжищ сегодня ухлопал – даже подумать страшно.
На крамвае меня прокатил, апельсином угостил, сахарной водой почивал, в киятер свел, а теперь ещё на подсолнух разоряешься. Точно я принцесса какая или барышня из Гостиного двора с готовым платьем.
– Кого люблю, того и жалую. Кушай лапушка, подсолнухи, только бросай не в мою сторону.
– Читай, Митрич что на дереве эфтом написано.
С большим трудом беседующим удается прочесть: «остерегайтесь карманных воров!»
– Знатно! Заботятся о нашем брате
– Как же не заботится то? Чай своей кровные п проживаем. А не пора ли нам по домам? какой сейчас по твоим серебряным?
– Час? А вот сейчас посмотрим. Ай, идолы, антихристы слямзили! Подрезали, ироды.
– Вот те и позаботились!
В танцульке и буфете .
– Что вы танцуете? Музыка вальс играет, а вы польку откалываете.
– Мне по праздникам всё едино. Танцую, что душа просит. Вы можете себе вальс воображать, а я себе польку представляю. Нешто я это со зла? Душа плачет, потому я вчера, извините за выражение, последний пиджак заложил. А вы – вальс! Уходите? С нашим удовольствием. Мы и одни потанцуем.
– Потрудитесь не безобразничать, или пожалуйтесь вон!
– Эх, ты, конопатый. Сам от сохи, а тут из себя енерала корчит. Стой! Куда тащишь-то?!
– Сейчас видно, что вы не гвардейский писарь.
– Из чего же это видно?
– А из того, что гвардейский писарь, как и штатские, всегда нас сидром угощают.
– Да где же я его вам возьму, коль между моих товарищей ни одного Сидора нет?
– Ужасти глупо!
Веселье ширится все больше и больше и кого-то уже выводят, потому что он слишком приналёг, очевидно на безалкогольное пиво…
Откуда-то доносятся звуки поцелуев, а в уединённой аллее хулиганы допивают последнюю полубутылку «казенки».
