Военное ведомство тщательно готовилось к олимпийским играм в Стокгольме, но приготовления эти ни к чему не привели. В состязании по ружейной стрельбе Россия заняла последнее место.
М.О. Меньшиков высказывает по этому поводу несколько верных мыслей. «Идея вооруженного народа, – говорит он, – в свободных странах, действительно, входит в жизнь. Мы же и в этой области, из-за полицейского страха, сковывающего всю нашу жизнь, отстаем, и отстаем в опасной степени».
Ошибка М.О. Меньшикова в том, что он ставит вопрос слишком узко. В стрельбе мы заняли девятое место. И это очень печально. Но какие места занимаем мы в других областях культурной жизни?
В Германии на тысячу рекрутов неграмотных 0.2, в Швеции – 3, а в России – 617. Эти цифры гораздо ужаснее пресловутого «девятого места» на олимпийских играх. В современной государственной жизни все переплетено, связано друг с другом. Нельзя выхватывать одну какую-нибудь сторону сторону государственного строительства и развивать ее в ущерб другой. Успехи материальной техники неотделимы от успехов духовной жизни. Весь смысл идеи правового государства в том и состоит, что при помощи политической свободы, правовых основ общественности создается как бы мост из духовного мира в мир материальный, создается обмен веществ между ними, возможность параллельного роста обеих областей. Мечты о «Великой России», об ее политической и материальной мощи, вне воплощения идеи правового государства, – сплошная иллюзия. Всякий порядочный хозяин поймет, что трехмиллиардный бюджет при поразительной бедности населения – нечто совершенно не нормальное.
«Доверие» народу надо оказать не только учреждением стрелковых обществ. Но, увы, через всю русскую историю девятнадцатого века тянется какая-то нить недоверия правительства к собственным подданным. Какие тут «стрелковые общества», когда в 1812 году, в годину величайшего бедствия, правительство не доверяло своему народу совершенно также, как и теперь. Знаменитый гр. Ростопчин, родоначальник современных Марковых 2-х, Пуришкевичей и националистов, все время отыгрывался на своей «народности», расклеивал по городу свои гнусные , фальшивые бумажки, бахвалился своей непобедимостью. «Француз не тяжелее снопа ржаного», – возвещал он населению Первопрестольной. А Наполеон – «мужичишка, в рекруты не годится». «Я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет», – провозглашал он во всеуслышание.
Когда был взят Смоленск, в Москву прибыла чудотворная икона Смоленской Божией Матери, в сопровождении архиепископа Иринея и толпы смольнян. В народе началась тревога. Но Ростопчин не дремлет и спешит расклеить новую афишу: «У русских 300,000 войска. Во главе его стоит светлейший князь Кутузов, истинно государев избранный воевода русских сил. А если мало этого для погибели злодея, тогда уж я скажу: ну, дружина московская, пойдем и мы! И выйдем, сто тысяч молодцев, возьмем Иверскую Божию Матерь да 150 пушек и кончим все дело вместе!»
Наступил момент, когда слова эти пришлось приводить в исполнение. Что же делает Ростопчин? В день Бородинской битвы народу открывается арсенал для раздачи оружия. За колокольней Ивана Великого был воздвигнут амвон. Сюда вынесены иконы из кремлевских соборов, отсужен молебен престарелым митрополитом Платоном. После молебна дьякон от имени митрополита произнес трогательную речь, призвал народ к покорности: «Пускай все те, которые обещают повиноваться, становятся на колени!» Все стали на колени. Затем выступает на сцену Ростопчин: «Как скоро вы покоряетесь воле императора, я объявляю вам милость государя. В доказательство того, что вас не выдадут безоружными, государь позволяет вам разбирать арсенал». Таков фасад доверия к вооруженному народу.
А за фасадом происходило следующее. Во-первых, один из современников, Бестужев-Рюмин, рассказывает, что вместо оружия была выдана всякая никуда негодная рухлядь. Другой же современник, Попов, говорит, что Ростопчин потому придумал такую театральную обстановку раздачи оружия, что все время боялся народного мятежа. Собираясь защищать Москву со своими «молодцами», Ростопчин им не верил. Понятно, что народ озлобился, и 2-го сентября Ростопчину пришлось позорно удрать с заднего крыльца, под натиском бушующей толпы. Чтобы спасти себя, он отдал ей на растерзание ни в чем не повинного Верещагина…
«Патриоты» двенадцатого года, вроде Ростопчина, преследовали две цели. С одной стороны, они будили в народе патриотические чувства, отлично сознавая, что без народа Наполеона им не победить. С другой стороны, они, как огня, боялись народного мятежа и все свои усилия направляли на то, чтобы крепостное право было сохранено в неприкосновенности.
Современные Ростопчины ведут ту же политику. Сколько «ростопчинских афиш» выпускают они ежедневно! Но это все фасад. За фасадом идет борьба с народным просвещением, борьба против идеи правового государства, недоверие к народу, боязнь, как бы он не сделался свободным. Официальный русский патриотизм ничему не научился, до тошноты повторяет старое. Цусимский разгром – плод такого «патриотизма».
Сильно только то государство, которое доверяет своему народу. Сколько бы патетических речей ни произносил Гучков, сколько бы скандалов ни производил Пуришкевич, сколько бы ни грустил М.О. Меньшиков о «девятом месте» России на олимпийских играх, – «Великой России» им не видать, пока методы блаженной памяти Ростопчина не будут сданы в архив, пока народу не будет оказано подлинное доверие, пока в России не будет воплощена идея правового государства.
Ив. Сущов.
