(От нашего лондонского корреспондента).
Желая познакомиться с мнением передовых англичан о недавнем французском кризисе, я обратился к видному члену палаты общин, хорошо осведомленному о положении вещей во Франции.
— Англия,— сказал он,— была чрезвычайно раздражена за несколько дней до кризиса. Раздражило нас известие о том, что французский посланник Камбон вел переговоры в Кисенгене, о которых ничего не знали, ни глава кабинета Мони, не министр иностранных дел Крюппи. Переговоры велись тогдашним министром колоний Мессими и министром финансов Кайо. Более того, – в вопросах, связывающих будущее всей страны, официальная дипломатия была обойдена, и часть переговоров велась тайными финансовыми агентами, – со стороны Франции Фондэром и со стороны Германии Землером. Цель этой финансовой интриги, как вам известно, была двойная. С одной стороны, французские аферисты хотели помочь «Лесной компании Нгоко-Санга» продать казне свою концессию; с другой стороны, немецкие спекуляторы хотели построить железную дорогу из Конго через Камерун к океану. Как Мессими, так и Кайо отлично знали, что постройка дороги, по которой будут вывозиться все продукты Конго в Камерун, сделает через несколько лет французскую колонию экономически и политически данницей Германии; об этом даже писал в докладе сам Мессими. Тем не менее, Кайо так глубоко завяз в болотах Нгоко-Санга (по удачному выражению графа де-Мэна), что дал Германии формальное согласие на постройку этой дороги. Но когда он убедился, что французское общественное мнение крайне враждебно относится к этой авантюре, он испугался ответственности и, сделавшись премьером, отказался выполнить обещание, данное им в качестве министра финансов. И вот тогда-то Германия, чтобы напомнить об этом обещании, произвела свою агадирскую демонстрацию.
Вся эта авантюра нас, англичан, касается чрезвычайно близко. Этим летом мы были на волоске от войны с Германией. Мы могли потерять миллиарды золотом и сотни тысяч человеческих жизней, и думали бы, что сражаемся за правое дело. На самом же деле мы проливали бы кровь ради какой-то темной и некрасивой спекуляции.
Было бы наивно жаловаться на влияние банков на нашу дипломатию вообще. Банкиры, так же, как промышленники, имеют право указывать дипломатии ту или иную задачу.
Но государственные люди должны иметь в виду общие интересы, – интересы всей промышленности, всех свободных капиталов, – а не интересы какого-нибудь одного синдиката или какой-нибудь одной биржевой группы аферистов.
К сожалению, этого не замечается у нашей соседки. Не потому, чтобы во Франции не было настоящих государственных людей, – таких людей там не меньше, чем в другой стране. Но французский парламентский механизм страдает многими дефектами, и в том числе тем, что ни одно министерство не может стать у власти без одобрения директоров четырех главных банков страны. Очень часто просто-напросто образуется в зале совета Banque de France, и оттуда, а не из елисейского дворца, телеграф и пресса оповещаются о составе нового кабинета. При таких условиях министры связаны по рукам и ногам, и государственные люди с независимым характером предпочитают оставаться в стороне от политики.
– Что вы думаете о составе нового кабинета?
– Кабинет Пуанкаре нельзя не приветствовать. Он показывает, что во Франции произошла временная реакция (надолго ли?) против вмешательства аферистов в иностранную политику. Сам Пуанкаре стоит в этом отношении вне подозрений, как глава кабинета. Кроме того, он имел осторожность оставить за собой портфель министра иностранных дел, не передавал его, как одно время предполагалось, Делькассе. В качестве крупного акционера заводов Крезо Делькассе считается, – не знаю, справедливо или нет, – слишком заинтересованным в международных успехах металлургического треста.
