(К 50-летнему юбилею 8-го января).
С осени в школе меня поместили, в качестве пепиньерки, в отдельной комнате на антресолях, с двумя выходившими на крышу окнами и с лежанкой. Это переселение дало мне возможность взять к себе мою няню Мавру Петровну. Пепиньерки занимались так же, как и воспитанницы, но их преимущество заключалось в том, что они могли ходить не в форменных, а в своих платьях, могли в своей комнате распивать чай в непоказанное время, читать на ночь, не боясь классной дамы, вообще пользовались большей свободой. Вскоре после меня была сделана пепиньеркой подруга моя Наденька Никулина, и мы жили в одной комнате.
Я, продолжая играть в «Ребенке», стала с начала сезона получать много новых ролей, причем всегда готовила их с Иваном Васильевичем Самариным. Играла я многое и довела свои нервы до того, что перед отъездом в театр, чтобы успокоить сердцебиение, прямо из пузырька пила лавровишневые капли.
В этот сезон я играл очень милую главную роль в комедии Дьяченко «Институтка». Роль эта, наивная и трогательная, очень подошла к моим годам и детской наружности, и я в ней всем очень нравилась. В пьесе играли Е.И. Васильева, С.В. Шумский, И.В. Самарин и Н.М. Садовский; благодаря такому составу, она имела большой успех.
В эту зиму Государь Император Александр II со всем Двором долго жил в Москве и часто бывал в театре. В одно из его посещений как-раз шла «Институтка», чрезвычайно ему понравившаяся.
Он пришел на сцену, милостиво хвалил всех исполнителей и особенно меня, ласково и добродушно умиляясь на мою молодость.
– Очень хорошо, дитя мое! – сказал он мне. – Этот спектакль так мне понравился, что я непременно привезу Императрицу посмотреть «Институтку».
И, действительно, в следующее представление Государь и Государыня Мария Александровна сидели в своей ложе, налево от артистов. Государь снова приходил на сцену, опять очень хвалил всех, а меня приказал отвести в ложу к Императрице. Государыня также милостиво похвалила меня и протянула мне руку, которую я поцеловала. После этого спектакля все артисты, и я в том числе, получили Высочайшие подарки. Это был мой первый Царский подарок – брошь с бирюзой.
Л.И. Обер велел мне, надев ее в первое же следующее посещение Государем театра, лично поблагодарить его. Я надела беленькое кисейное платьице, приколола Царскую брошь, и меня отвезли в Большой театр, где Государь был в тот вечер. Я, низко приседая, робко поблагодарила Его Величество. Он опять с большой милостью и отнесся ко мне, хвалил меня и лично, и Львову, и Самарину, и я уже всю его жизнь имела счастье пользоваться его милостью, выражавшейся в том, что, когда бы он впоследствии ни приезжал в Москву, он всегда выражал желание видеть меня на сцене.
Новые роли. Замужество.
Как ни ревниво оберегал меня Иван Васильевич от излишней работы, разрешая посылать мне роли только по своему выбору, ему все-таки приходилось часто уступать просьбам различных бенефициантов, желавших занять меня в своем спектакле, и я поэтому, как сказано выше, играла очень много. Помню, как долго и много я готовила с Самариным роль Нины в Лермонтовском «Маскараде», часто репетируя ее даже на школьной сцене по вечерам.
Не понимая еще любви замужней женщины, я плохо чувствовала эту роль и, конечно, играла ее, лишь придерживаясь указаний учителя, но одна сцена производила на меня потрясающее впечатление. Это – сцена на балу, когда Нина за роялем перестаёт петь романс, подавленная ревнивым и внимательным взглядом Арбенина. Помнится, наш учитель пения г. Осберг написал мне очень милую музыку для этого романса, и я, одетая в очень хорошее платье, специально сшитое мне для этой роли у тогдашней знаменитой московской портнихи Минангуа, испытывала гнетущее чувство жалости к Нине и к Арбенину, жизнь которых с этого момента кончена, под скорбным взором бледного изящного И.В. Самарина, игравшего Арбенина.
В этом же сезоне я играла очень хорошую, но очень трудную для меня роль Дашеньки в комедии «Мишура» А. Потехина. Трудность этой роли заключалась до меня в её кокетливости, живости, разумной сметливости: хотя эта девушка и очень молодая, но она мне казалась много зрелее и опытнее исполнительницы, и, во всяком случае, играть начинающим артисткам несравненно труднее роли комедий. Состав «Мишуры» был следующий: отца играл И.М. Садовской. Тут я впервые играла с ним, и тут же впервые я начала сознавать, какая это неповторимая сила, мощь. Его роль характерная, – чиновник старых времен продает свою дочь молодому начальнику своему. Он был и комичен, и жесток, и беспощаден в одно и то же время. Он возвышался до трагизма. Как хорошо и как жутко было играть с ним. Другого такого великого артиста я больше не видала. С.В. Шумский играл молодого чиновника. Он был очень красив, очень увлекателен в этой роли, но во всех любовных сценах, которые он вел со мною, я безсознательно чувствовала, что меня ждет страшное горе. Я уже впоследствии поняла, что только великие артисты способны с первых слов своей роли слить так правильно начало с концом, что, собственно, и необходимо передавать в каждой роли.
В этом же сезоне была решена моя судьба. А.Ф. Федотов продолжал быть со мною все так же внимателен, старался по возможности перекинуться несколькими словами, хотя это было всегда очень затруднительно: наши классные дамы очень зорко следили, чтобы воспитанницы не разговаривали с артистами, и очень строго преследовали за это, но, несмотря на все запреты надзирательниц и старых актрис, которые были еще требовательнее к дисциплине воспитанниц, наши чувства подсказывали нам такие неуловимые маленькие хитрости и уловки, благодаря которым нам всегда удавалось, когда мы встречались на репетициях и спектаклях, серьезно и дельно побеседовать друг с другом, хотя и с перерывами. Но, несмотря на наши хитрости, многие стали замечать, что Федотов отличает воспитанницу Познякову, и вот однажды А.Д. Немчинова, артистка Малого театра, которая меня очень любила, и которую я тоже очень любила до конца её жизни, обратилась с выговором к Федотову и потребовала, чтобы он не смел больше со мной разговаривать и компрометировать девочку. Он был в совершенном отчаянии. Видеться мы могли только по праздникам у М.С. Щепкина, и то очень редко, – или я играл и не могла быть там, или он играл. Наконец, он решился написать ко мне, и с этого времени у нас началось довольно частая и большая переписка. Передавать письма всегда была очень трудно, но благодаря помощи одной из моих подруг, которая знала нашу тайну, нам удалось скрыть это страшное непозволительное нарушение общепринятых правил. А.Ф., получив мое согласие быть его женой, решил отправить свою матушку Варвару Владимировну к нашему начальнику Л.Ф. Львову просить моей руки для своего сына. Л.Ф. очень был поражён этим известием, и долго, очень долго не соглашался дать утвердительный ответ, постоянно повторяя:
«Она еще очень молода, ей, по крайней мере, еще на год надо остаться в школе! И сам Федотов ещё молод, чтобы заводиться семьёй!»
И много говорил против этого брака. Но, конечно, всё-таки дал своё согласие.
В это же время А.Ф. объявил об этом А.Д. Немчиновой, которая тоже всё твердила:
«Молода, очень молода, рано, да и оба-то вы очень молоды».
Когда узнали об этом в театре, многие, конечно, были против этого брака, – аргумент у всех был один и тот же:
«Очень молода, ещё надо много учиться, да и оба очень молоды».
А мы с А.Ф. наперекор всем толкам были очень счастливы – жених и невеста. В качестве невесты мне разрешено было по праздникам посещать дом моего жениха, и меня ужасно тешило, когда за мной в первый раз приехала Варвара Владимировна в крытых санях и увезла меня к себе, в свой дом, на Пресненских прудах, на той стороне их, где бывают бега. Это был очень небольшой уютный дом, и тут я впервые познакомилась с жизнью помещиков средней руки. Меня, например, очень удивило, зачем переднюю называли лакейской, когда там никакого лакея не было, а видела я только двух служанок с очень типичными и некрасивыми физиономиями и фигурами, и нельзя сказать, чтобы опрятно одетыми. Жили старики в большом довольстве: свой дом, свои лошади, но на всем этом что-то особенное было, какой-то особый тон имело все это старо-помещичье житье-бытье, и тем более, что с освобождение крестьян не прошло еще и двух лет. Потом мне приходилось много раз видеть дома и семьи, живущие на манер стариков Федотовых. С первого нашего знакомства я сразу полюбила больше всех самого хозяина дома, доброго, ласкового, скромного Филиппа Алекс. Федотова. Он в то время занимал должность судебного следователя при Пресненской части. Я также очень любила и мать А.Ф. Варвару Владимировну, но с Ф.А. я всегда была ближе и откровеннее. Он вообще мне казался всегда необыкновенно самоотверженным человеком, – он ничего для себя не требовал, всю жизнь отдавал семье, а семья была большая: три сына и пять дочерей. И вечно-то он был в хлопотах и заботах, этот славный маленький старичок, седенький, в очках, так быстро, живо всегда двигавшийся и суетившийся. Царство небесное милому, хорошему Ф.А.
Прошёл сезон 1862-1863 годов, и всё время то те, то другие отговаривали меня от замужества, но больше всех был недоволен и негодовал на меня наш учитель, незабвенный Иван Васильевич Самарин.
После 1863 года старшие воспитанницы с радостью стали ожидать выпуска из школы, и я тоже с уверенностью ожидала свободы. Начались экзамены. Приехал министр Императорского Двора Влад. Фед. Адлерберг в сопровождении Л.Ф. Львова. Экзамен шел совершенно хорошо, все были довольны; министр обратился ко мне с ласковой похвалой; тогда Л.Ф. Львов стал рассказывать министру, что я прошу меня выпустить из школы, что я собралась замуж, что мне всего 16 лет, и что необходимо меня оставить в школе года на два. Тут я поняла, что его разрешение на моё замужество было фальшивое. Он рассчитывал, что высшее начальство удержит меня в школе, и все это само собой разрушится. Я упорно и упрямо начала отстаивать мою свободу и свой брак. Я говорила Львову, что, ведь, он уже разрешил Федотову сделать мне предложение, что я дала слово и назад взять не могу, что я его люблю, и в школе больше не останусь, – одним словом, вступила и с ним, и с министром в горячий спор. Они оба слушали меня, улыбаясь, и все-таки решили по-моему. 19-го февраля 1863 года я была выпущена в драматическую труппу с жалованием 900 рублей в год, т.-е. 75 руб. в месяц. Тогда это было неслыханно большим вознаграждением: обыкновенно выпускали на 200 или на 300 рублей.
Свадьба моя должна была состояться на Красной горке, 8-го апреля. До тех пор я оставалась жить в школе, – родных у меня не было, я была совершенно одинока. Матушка А.Ф. сделала мне маленькое приданое и убирала нашу маленькую квартирку на Большой Дмитровке, в Глинищевском пер., в д. Обидиной. Квартира стоила 200 руб. или меньше, теперь уже не помню, кажется, мы платили 18 руб. в месяц. Мы должны были жить очень скромно, – мы оба вместе получали 1,700 руб. (он – 800 р., я – 900 руб.).
Наступил день свадьбы, 8-го апреля. В школе, откуда меня повезли к винцу, было очень мало воспитанниц, – они должны были собраться в этот же вечер после пасхальных праздников, – только мне все и в школе-то, казалось, было в этот день и наряднее, и веселее. С того мгновения, как меня одели и посадили в карету, я как-то стала плохо все понимать и осознавать. Поехали со мной А.Д. Немчинова, наша начальница З.М. Никольская, моя подруга Лиза Стрекалова. От школы, т.-е. с Большой Дмитровки, до Глинищевского пер. доехать нужно не более 5 минут. На паперти меня встретил М.С. Щепкин, благословил меня, расцеловал и со слезами на глазах напутствовал меня на новую жизнь. Мне говорили, что под венцом я была очень весела, но я никогда не могла ясно вспомнить даже в то время, как это происходило. Из церкви все приглашённые, отправились к нам на квартиру; но что там было, и кто там был, – я решительно не помню. Было, наверно, немного народу, да и квартира не могла вместить много. Одно я помню ясно, что я была счастлива, я уже не была одинока, подле меня был любимый и любящий муж, и я думала, что это счастье никогда не кончится.
В это счастливое время меня чаще других навещал М.С. Щепкин. Он обыкновенно приезжал часа в два и приказывал отдать извозчику 20 к., потому что, отпуская его из дома, его домашние отбирали у него все деньги, думая этим заставить его ходить пешком, – он был очень тучен и мало двигался. Я всегда необыкновенно радовалась приезду М.С., сейчас готовила ему чай, который он любил пить с маленьким дешевым печеньем и со сливками. Поскрипывая сапогом правой ноги, которая никогда не оставалась спокойной, он рассказывал всегда так хорошо и интересно и был всегда так добр и ласков, и мне в голову не приходило, что я больше не увижу и не услышу его. Это было в апреле, а в мае М.С., по окончании весеннего сезона уехал гастролировать в провинцию, там он и умер в августе. А я с мужем уехала за границу, получив отпуск до половины августа…
