Изображение сгенерировано нейросетью
Нет спора, тесно стала в ХХ веке.
А чем теснее, тем труднее отдельному индивидууму выделиться из общей массы.
Но все же всегда будет смешон вид человека, старающегося самого себя за волосы вверх поднять.
И именно таковое смехотворное деяние символизирует беззастенчивое прилегание к «американской» рекламе, начинающей, кажется, к великому нашему ужасу,— «русеть».
Уже недостаточным кажется артисту нашего времени просто назвать свою фамилию; да и инициалы, как-будто еще мало помогает делу; поэтому и имя, и отчество прописываются полностью.
Но и этого мало.
Еще считают необходимым присоединить к себе какой-нибудь яркий и хлесткий эпитет, долженствующий, очевидно, навеки, органически срастись с именем артиста.
Вспомним: несравненная Анастасия Дмитриевна Вяльцева.
И полюбуемся на артистов, не желавших понять обоюдоостроту старой пословицы: «Quod licet Jovi, non licet bovi», тоже справедливую и наоборот: «Quod licet bovi, non licet Jovi», и в течение двух истекших недель угощавших Москву «скромною» рекламой на первых страницах всех газет ми города.
Реклама гласила о концерте знаменитых артистов: баритона Императорской оперы Георг. Андр. Бакланова, тенора оперы Зимина Вас. Петр. Дамаева и других известных артистов.
И скромное самопризнание «знаменитостью» нельзя понять как «унижение паче гордости», потому что тут же сейчас указано строгое отделение на овец и козлищ, т.-е. мы-де знамениты, а другие участники только просто известны.
Но повторяю, что и эта реклама была «скромною» сравнительно с результатами настойчивого желания выдвинуть перед толпой своё «я» в ущерб остальным участникам концерта,— результатами, выразившимися в световых эффектах прикомандированных, конечно, только к знаменитым и никоим образом не к просто «известным».
Было поразительно смешно наблюдать на хорах маленького, коротенького и толстенького человека со светлыми пуговицами, заведывавшего этими световыми эффектами. Облокотившись на перила, пронизывающим взглядом капитана, ведущего сквозь туман свой корабль, смотрел он сверху через весь зал на арку артистической комнаты и как только замечал показавшуюся фигуру кого-либо из «знаменитых», то стремглав бросался к железной дверке с выключателями и давал «моментальный полный свет», заливавший «знаменитость» при появлении и исполнении своего номера. Если же на эстраду намеревалась взойти просто «известность», то взгляд осветителя потухал, делаясь совершенно равнодушным, и сам он застывал безразличии.
И пришло мне в голову: почему людям, прибегающим к хлесткой рекламе, дано только сознавать эффект совместного с ними появления лишнего яркого света, но не дано учесть до некорректности неприятного впечатления от воцарения в зале мрака после их ухода.
Как-будто задача искусства, также, что и тэтовского грошового брильянта: блестеть и гореть в момент продажи, а после через очень краткий срок сделаться никому не нужным осколком стекла.
Не наоборот ли? Не должно ли чистое искусство и святое служение ему оставлять яркий след после себя?
Или воцарившийся мрак с уходом «знаменитостей» должен быть способствовать воцарению грусти в сердцах слушателей, потому что отзвучала последняя «дивная», «несравненная» нота?!..
Как бы то ни было, ни громкий эпитет, ни проволочное заграждение световыми эффектами «знаменитых» от просто «известных» не помешали последним иметь свой собственный успех.
«Известными» оказались певица М.А. Садовская, скрипачка Е.Г. Ведринская и рассказчик В.Н. Свободин. Первая обнаружила крошечный, вибрирующий голосок, хорошо обработанный, но не могущий передать сколько-нибудь глубокую эмоцию. Очень мило и просто сыграла г-жа Ведринская; г-н же Свободин своими отлично переданными рассказами имел успех, ничуть не уступавший «знаменитостям».
А они доказали свое право называться таким громким эпитетом, только тем, что действительно знамениты, мощны, свежи и прекрасны их голоса, но никоим образом нельзя было эпитет этот отнести к их искусству владеть данным им от природы кладом.
Большинство номеров, спетых г-ми Дамаевым и Баклановым, были отрывки из опер, и исполнены они были по-оперному хорошо, но камерная литература у г-на Бакланова удавалось хуже, а г-н Дамаев до неё и не дотрогивался.
Начать хорошо исполнять камерную, романсовую литературу певец может только тогда, когда перестанет увлекаться красотою собственного голосового инструмента, а, владея им в совершенстве и забыв о процессе пения, начнет переживать состояние души автора музыки, которое переживал последний в момент своего творчества.
Это ценнее всего в искусстве, и в этом главная цель и заслуга исполнителя; обладание же прекрасным голосом, без умения сильно и ярко пережить настроение данной пьесы и тем передать его, может быть «знаменито» только как громадная глыба золота, из которой пока ещё ничего не сделано. И чтобы накормить голодных, надо сперва перечеканить ее в звонкую монету и потом уже купить хлеба.
